10.08 (среда) -
Вариант апокалипсиса, когда в мире исчезли абсолютно все звуки, а из-под земли полезли ужасно сильные твари.
Иллюстрация Помятый шоколадный батончик от asa.gava
Драббл "Туда и обратно" (джен|преслеш; 733 слова; PG-13; angst; Киришима, Бакуго, упоминаются Урарака и другие персонажи)Киришима подтянулся на руках, быстро осмотрел улицу и перемахнул через ограждение. Он ходил этим маршрутом уже третий раз, но всегда могло произойти что-нибудь непредвиденное. Вот этой покорёженной машины с вырванным двигателем и следами когтей на боковых дверцах вчера здесь не было. А тут не лежал окровавленный нож (и пальцы, что его сжимали, совсем не вызывали восторга), не говоря уже про разные мелочи вроде ограбленных магазинов и догнивающих трупов на каждом углу. Киришима шёл быстро, часто оглядывался и старался держаться поближе к краю улицы, чтобы в любой момент шмыгнуть в приоткрытую дверь любого магазина. Днём они обычно не высовываются, спят, забившись глубоко в тёмные углы, но чем ближе вечер, тем отчётливей стучала в висках одна-единственная мысль: «успеть».
С полок он хватал всё, что попадалось под руку — банки с консервированной кукурузой, шампуни, наборы отвёрток и гигиенические прокладки летели в бездонную пропасть рюкзака, присыпаясь сверху ворохом таблеток и бинтов. Остались последние капли, почти всё разобрали, потому Киришима не привередничал и на сроки годности не смотрел. Потом разберутся, что пригодится, а что нет, главное прийти не с пустыми руками. Рисковать просто так слишком… глупо. И не по-геройски.
Лямки рюкзака натянулись и впились в плечи до крови, но Киришима уплотнил кожу и побежал обратно почти налегке, лишний вес его не смущал — бывало тяжелее. Проходя мимо обрубка чьей-то руки с ножом, Киришима замер и, нахмурившись, с трудом разогнул охваченные трупным окоченением пальцы. Оружие не бывает лишним, не у всех ведь боевые квирки. Та же Тору или Минору вряд ли выстоят против тварей в бою, а если и успеют убежать, то… Чёрт, об этом не хотелось думать, но Киришима постоянно ловил себя на мысли, что волнуется о других намного больше, чем о себе.
Так тихо. Даже биения собственного сердца не слышно.
Киришима уже три месяца не слышал вообще ничего.
У ворот Академии бродили твари — одна, две… целых шесть, нет, одному с ними точно не справиться, как бы Киришима ни был уверен в собственной крутизне. Бросаться сломя голову на амбразуру не стал бы и Бакуго, светлая голова которого до сих пор полнилась безумными мыслями и желанием стереть в порошок всех, кто неправильно на него посмотрит. Но мозги у него всё-таки работали. Наверное поэтому Киришима ни капли не удивился, обнаружив его рядом с восточной стеной — сидящего прямо на трупе только что им же убитой твари.
Они взглянули друг другу в глаза, коротко кивнули и молча оттащили тушу в сторону, чтобы не привлекать других. Твари охотно пожирали себе подобных, а днём могли и выбраться из укрытий ради большого скопления еды. Во всём городе из живых остались только те, кто успел укрыться в здании Академии — усовершенствованном №13 после вторжения злодеев, и потому не просевшем от первой и самой жуткой волны тварей. И если с прочностью был полный порядок, то запасы еды имели свойство заканчиваться.
Возле склада на Киришиму накинулись девчонки — хозяйственности им не занимать, конечно, как и таланта распределять всё так, чтобы никто не остался в обиде. Киришима бодро кивал в ответ на благодарные взгляды, мотал головой, завидев обеспокоенные, и махал руками: всё со мной в порядке, не парьтесь!
А потом он отвёл в сторону Бакуго и на пальцах рассказал, что творится на улице и сколько сонных — и потому медленных — тварей он обошёл по дороге туда и обратно. Бакуго нахмурился ещё сильнее, чем обычно, с силой потёр глаза, почти вдавливая яблоки в глазницы, и вздохнул. Он не показывал этого никому, но и его стойкости есть предел. Оптимизмом лучились разве что Всемогущий и Урарака, но даже слаженных сил героев не хватало, чтобы уничтожить всех тварей, полезших в один ужасный день из-под земли. Словно древнее зло спало тысячи лет в канализациях под городом, а потом вдруг проснулось.
Смущённо отведя глаза, Киришима вытащил из кармана помятый шоколадный батончик и протянул Бакуго. Тот ошарашено округлил глаза, показал знаками, куда Киришима может катиться со своими дурацкими подарками, и вообще он, Бакуго, ненавидит сладкое. Бурная жестикуляция продолжалась ещё пару минут, пока Киришима насильно не впихнул в чужую горячую ладонь несчастный батончик.
Даже если бы Бакуго мог сказать «спасибо», он бы и рта не раскрыл. Но взгляд его Киришиме понравился — хороший был взгляд, забавный. Как у золотой рыбки, что жила у него в детстве. Киришима упрямо загадывал ей желания, но рыбка почему-то не спешила их выполнять и таращилась на него своими круглыми, нелепо выпученными глазами.
Мимо прошла Урарака, помахала им рукой, заметила выражение лица Бакуго и беззвучно рассмеялась. Киришима попытался вспомнить, каким был её смех до всего этого кошмара, но в голове прозвучал лишь слабый отголосок того чистого и светлого звука.
11.08 (четверг) - соулмейт!ау +
Мини "Всё-не-в-порядке" (броманс, преслеш, упоминается гет; 1309 слов; PG; angst; Айзава|(\)Оллмайт, односторонний Мик/Айзава, Мик/ОЖП)Говорят, родственную душу можно искать всю жизнь и никогда не найти.
Если так, то Айзаве чертовски повезло.
— Тебе необязательно было идти со мной.
Ветер дует с севера, забирается ледяными пальцами покойника под одежду, оставляет невидимые, но болезненные следы. На кладбище тихо и безлюдно, только сухостой цепляется за каменные надгробия и остаётся там до следующего — ещё более яростного — порыва ветра. Айзава кутается в шарф, зябко трёт ладони и прячет их в карманах.
— Торчать в больнице сегодня я всё равно бы не смог. А ты нашёл самый короткий путь, чтобы сбежать оттуда. Поэтому я здесь.
Мик фыркает, больше ничем не выдавая, что прекрасно знает натуру Айзавы и ни на секунду не верит в искренность его слов. Оба понимают, почему сбежали, оставив нараспашку окна в палате — ветер скинет вазу с цветами, надует парусами шторы и швырнёт в лицо Всемогущему какой-нибудь смятый лист бумаги. Айзава надеется, что так и будет, что этот слишком громкий придурок не станет их искать, что в его голове остались ещё мысли, кроме спасения мира и «юного Мидории». Этот день он правда не может пропустить, несмотря на жгучую резь в глазах.
Мик кладёт на могилу букет лиловых колокольчиков*.
Айзава помнит, будто всё случилось вчера. Им было по шестнадцать — самое безумное, разнузданное время. Попадать в переделки было их хобби: несмотря на то, что Айзава безуспешно пытался остановить Мика на пути к приключениям, он всё равно находил себе проблемы на непутёвую голову, а разбираться с ними приходилось уже вместе. В больницу они попадали чаще, чем остальные студенты Академии, и Айзава ужасно из-за этого переживал, а Мик отшучивался только и кокетничал с медсёстрами. Он не унимался с тех пор, как на его языке проступила слегка расплывчатая чернильная надпись: «Откройте рот, пожалуйста», и естественно, что кабинет отоларинголога стал его любимым. Плюхаясь в кресло с разбегу, он бурно жестикулировал, показывая, что да-да, перестарался с квирком, сорвал голос, будете смотреть, доктор? Энтузиазм слегка спадал, когда во врачебном кресле сидел сморщенный, как гриб, дед, и расцветал буйным цветом, когда там оказывалась очаровательно смущавшаяся медсестричка.
И однажды Мику улыбнулась удача.
Она была крохотной и хрупкой, почти кукольной. Старше Мика на пять лет, она мечтала стать врачом и помогать людям, но пока всего лишь проходила интернатуру в местной больнице и лечила юных героев, которым не сиделось на заднице ровно.
Айзава привык околачиваться рядом, когда Мика осматривали, чтобы заминать неловкие ситуации, но и он почувствовал ту связь, что возникла между другом и миниатюрной девушкой. Она внимательно осмотрела его рот, положила инструменты в специальное ведро и сняла белую перчатку. Под ней, красиво обернувшись вокруг указательного пальца, чернели слова, что мгновение назад неразборчиво, но уверенно сорвались с языка Мика:
— А у вас есть парень?
— Теперь, кажется, есть, — порозовев, ответила она, и Айзава впервые увидел Мика-который-не-знал-что-сказать.
Они встречались ровно три месяца. До этого Айзава не раз видел счастливых людей, которые нашли свои родственные души, замечал надписи, стыдливо прикрываемые рукавами и воротниками, чувствовал на себе заинтересованные взгляды. В конце концов, у него перед глазами всегда был пример родителей, а их фразы — цитаты из пьесы Шекспира, которую они когда-то играли в школе — казались романтичной, но красивой сказкой. В романтику Айзава не верил, но от души радовался за Мика, души не чаявшего в своей избраннице. Более подходящего человека для него трудно было найти: терпеливая, спокойная, вежливая и тёплая, как клубок солнечных зайчиков. Мик бегал к ней в больницу в любое время, срывался с уроков, забывал про домашние задания и лишь чудом и с помощью Айзавы не заваливал итоговые тесты.
Любовь сделала его глухим и слепым, но его всё полностью устраивало.
Всё было в порядке.
Пока однажды больницу, где она работала, не сожгли дотла.
Утечка газа, как утверждали потом в новостях, но какое это принесло бы избавление человеку, потерявшему смысл жизни? Айзава не мог забыть тот пустой, отчаянный взгляд, каким смотрел на него Мик, его бездумный шёпот и кровь, что текла из уголка рта. Надпись на его языке сгорела и покрылась бурой коркой. Ожог заживал долго, и однажды затянулся, оставив после себя бледный рубец, но рана на душе Мика — Айзава понимал это как никто другой — кровоточила до сих пор.
— Если бы не ты, я сошёл с ума.
— Не стоит говорить такое над её могилой, — отрубает неприятную тему Айзава и крепко зажмуривает слезящиеся глаза, когда ветер со всей силы швыряет ему в лицо пригоршню песка.
— Я говорю правду, — пожимает плечами Мик, он неправильно тихий и тусклый, не похожий на себя самого, каким его привыкли видеть дети. Где тот фонтан позитива и энергии, вечно шумный и громкий Сущий Мик, от голоса которого столетние дубы вырываются с корнем? Мало кто видел его иным, но Айзаве выпадает сомнительная честь слишком часто. Он же лучший и единственный друг, чёрт возьми.
Мик протягивает ему очки от солнца и смотрит вроде бы в сторону, но за долгие годы не только ему удалось разобраться в чужой натуре. Айзава устало трёт переносицу, надевает очки и неловко, как тогда, в шестнадцать, накрывает шею ладонью. Шарф надёжно укутывает надпись от посторонних глаз, однако Мик точно знает, куда смотреть.
И знает, что там написано.
Наверное, это глупо влюбляться в лучшего друга. Но мнения Айзавы никто не учитывает, и Мик тем более — рядом просто никого больше нет, кто понимал бы с полувзгляда, полуслова. Им никогда не нужны были слова, чтобы общаться, потому Мик трещит сорокой на публике, а наедине чаще молчит и слушает. Его чувства не секрет, но они такие же тусклые, припорошенные пылью и пеплом, как и он сам. На пепелище не построить нового дома. На чужом фундаменте тем более, хотя Айзава порой думает, что надпись на его шее — какая-то злая шутка, издевка судьбы.
Взгляд Мика проникает под одежду, под кожу, впивается в нервы и тянет их, тянет, тянет. Айзава недовольно шипит и требует прекратить, но Мик лишь запрокидывает голову к серому небу и хрипло смеётся.
— Я рад, что ты со мной, — шелестит он после долгой неуютной паузы. — Вот и всё. Кто я такой, чтобы с ним тягаться? Тем более что всё моё уже… отгорело.
Скрип зубов разносится далеко по кладбищу и напоминает скрежет костей о старое стекло.
— Не воображай, что я сейчас буду тебя утешать.
— И не надо, — обманчиво весело откликается Мик, но глаза у него грустные, а рот кривится в неестественной улыбке. — Наоборот, сейчас мы пойдём ко мне, напьёмся и будем завтра мучиться от похмелья. Как тебе идея, Ай-тян?
— Отвратительно.
Взглядом Мик спрашивает: «Всё в норме?», но Айзава физически не может ответить ему, потому что ничерта не в норме и никогда не будет, пока он помнит счастье друга, его утрату, а потом собственное отчаяние, когда в его мир врывается Всемогущий со своей чёртовой одной-единственной фразой.
— Кажется, роль утешителя идёт мне больше, чем тебе, — замечает Мик, приобнимает Айзаву за плечи и забирается длинными пальцами под шарф, оттягивая его. Айзава больно шлёпает его, вжимает голову в плечи и под невесёлый смех позволяет увести себя прочь, пока северный ветер не продул его насквозь.
***
— А она совсем бледная. Не хочешь сказать ему?
— Он и так в курсе. Мне в тягость его даже видеть, не то, что разговаривать.
Всемогущий имеет право распоряжаться своей жизнью так, как захочет, и ему, конечно, никто не помешает спасти по пути ещё пару сотен. Айзава, в принципе, благодарен ему за помощь, но с той битвы со злодеями ни разу не принял в палате, притворяясь спящим. Больничная одежда не закрывает шею, а Всемогущему… нет, Тошинори не стоит видеть почти выцветшие буквы, что отпечатались не только на коже, но и в памяти Айзавы.
Он тогда увидел упавшего без чувств полудохлого пацана, спросил, не надо ли ему в больницу, а то выглядит, как трупак, а в ответ услышал:
— Всё в порядке!
Ох, как же бесит эта фраза. Бесит-бесит-бесит. Одна надежда на то, что со временем она просто исчезнет, а не сгорит, вырвется с мясом из тела и не разлетится на чернильные осколки.
Говорят, родственную душу можно искать всю жизнь и никогда не найти.
Если так, то Айзаве чертовски не повезло: его родственная душа — самая ненормальная и безумная, а ещё сильнейшая в мире.
Его душа медленно умирает и он вместе с ней.
— Да, друг мой. Нам определённо стоит выпить.
*Колокольчик на языке цветов означает смирение и покорность.